Звёзды против свастики. Часть 2 - Страница 23

JESZCZE POLSKA NIE ZGINELA!

Волшебный луч на белом полотне
Из света ткёт и ткёт метаморфозы.
А аппарат стрекочет за стеной
Нас погружая в ветреные грёзы…

В этот раз из аппаратной в зал ничего ветреного не проникало. Крутили хронику. Надпись «Союзно-польская граница, ноябрь 1939 года» сменил общий план пограничной реки с перекинутым через неё мостом. Камера наезжает на польский берег. Крупным планом два флага: лежащий на земле польский прапор и воткнутое рядом знамя с паучьим крестом. Камера перемещается на мост, по которому к противоположному берегу идут двое военных: польский генерал и союзный маршал. Ветер швыряет им под ноги сорванную с деревьев листву. Возле перечёркивающей полотно моста белой черты, которая обозначает линию границы, маршал передаёт генералу бумагу. Крупный план бумаги. Зритель видит разрешение, дающее генералу Холлеру право на ношение личного оружия на территории СССР. Эту часть хроники сопровождает красивая, но почти траурная музыка. Новая надпись на экране: «То же место, июль 1941 года». Печальную музыку сменяет торжественная. Тот же мост, те же генерал и маршал, но идут они уже к польскому берегу. Возле белой черты генерал возвращает маршалу бумагу. Военные обмениваются рукопожатием и воинским приветствием, после чего маршал остаётся у границы, а генерал идёт дальше. Подойдя к флагам, генерал вырывает из земли древко с германским флагом, ломает об колено и швыряет останки в воду. После этого поднимает с земли польский прапор и крепко втыкает древко в землю. По мосту под звуки марша проходят польские части.

Луч проектора гаснет, в зале зажигают свет. Три человека, которые были единственными зрителями показа, приступают к обмену впечатлениями.

– Вот так и создаётся альтернативная история, – замечает Глеб Абрамов.

– А что, что-то не так? – живо интересуется Михаил Жехорский.

– Ну, во-первых, немецкий флаг появился на берегу много позже, а польского так вообще не было. И на мосту мы с Холлером были совершенно одни, я имею в виду, что никто нас тогда не снимал.

– Выходит, эти кадры досняли позже? – Михаил с интересом посмотрел на Глеба, будто увидел в друге то, чего не замечал раньше. – Так ты у нас актёром заделался? Колись!

Глеб досадливо отмахнулся, за него ответил Ежов:

– Васичу сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

– А гонорар куда дел? – не унимался Михаил. – Неужто пропил, один, без друзей?

– Да идите вы! – осерчал Глеб. – Я им про Фому, а они мне про Ерёму. Какой, на хрен, гонорар?

– Ладно, не сердись, – примирительным тоном сказал Михаил. – Так что ты там хотел сказать про Фому?

Глеб осуждающе качнул головой, но продолжать перепалку не стал, заговорил о наболевшем:

– Ты хоть и язва, Шеф, но одно подметил верно: актёрство. Было два исторических события: уход Войска Польского за рубеж, и возвращение его обратно. Оба события теперь история. Однако когда понадобилось занести это в скрижали, прислали режиссёра, который осуществил постановку, но при этом назвал содеянное хроникой.

– Я пока что тебя не понимаю, – поморщился Михаил. – Отличие от действительности ведь только в мелочах, или нет?

– В мелочах, – подтвердил Глеб. – Но не выйдет ли одна из этих мелочей на передний план, лет эдак через надцать?

– Поясни, – попросил Михаил, а Глеб опять промолчал, но теперь и в его взгляде появилась заинтересованность.

– Возьмём флаги, – Глеб оглядел друзей. – Не было там фашистского флага, поскольку территория на тот момент уже была освобождена нашими войсками. Скажете, мелочь?

– А что такого? – недоумённо пожал плечами Михаил. – Чисто символический жест, это ведь и козе понятно.

– Верно, – усмехнулся Глеб. – А поднятие польского флага над освобождённым Белостоком – ещё один символический жест?

– Который продиктован политическими соображениями, – добавил Николай.

Михаил с прищуром посмотрел на друзей:

– Я не понимаю, братцы: вас что-то не устраивает?

– Сейчас, Шеф, нас всё устраивает, – примирительно улыбнулся Николай. – Васич, позволь, я закончу твою мысль? Ты, Миша, очень вовремя вспомнил о козе, которой сейчас всё понятно. Но пройдёт, как сказал Васич, лет надцать, и козлята, воспитанные на такой, с позволения сказать, хронике, начнут скакать и мекать, что это их деды освободили родную землю, а русские, если и были, то так, сбоку припёка. А ещё хуже, если им начнут подблеивать старые козлы-маразматики. И как тебе такая мелочь?

Михаил покачал головой:

– Складно глаголешь, боярин. Тут треба покумекать…

– Это правильно, – одобрил Глеб. – Пока мы с Ершом воюем, каждый на своём фронте, ты, Шеф, кумекай о будущем, и друзей своих, тех, что у власти, к этому делу приспособь!

Александрович выслушал Жехорского, не перебивая. Когда тот закончил, после небольшой паузы произнёс:

– Наши друзья правы. Но так уж устроено человечество: голую правду любят одни эксгибиционисты. Все остальные стараются прикрыть её, кто во что горазд, и всяк по-своему. И случается это, как правило, сразу после того, как событие произошло, а потом прикрытие не раз подвергается переделкам, в зависимости от преобладающей на тот или иной момент конъюнктуры. И выход у нас один: хранить правду для потомков в приятных их глазу одеждах, а для остальных оставлять как можно меньше поводов над нашей правдой глумиться. Поляки ведь предлагали похоронить Галина на центральной площади спасённого им Белостока, но мы отказали, сославшись на волю семьи покойного. И могил наших воинов за рубежами Родины нет ни одной. А чтобы их и на нашей земле не прибавлялось в устрашающей прогрессии, мы остановили наступление на Восточном фронте, с удовольствием откликнувшись на просьбу тех же поляков, пожелавших самим продолжить освобождение родной земли.